— Бросьте паясничать, — сказал Бестужев жестко, почти грубо. — Если вы не оставите это лицедейство, я вас без всякой галантности запихну в карету и отвезу в полицей-дирекцию, где за вас примутся уже всерьез. Сказать вам, в чем вы, простите за вульгарность, крупно прошиблись? Охотно. Мы не во Франции, мадемуазель. Это там, охотно верю, ваш процесс стал бы для ваших земляков чем-то вроде театрального представления, этакой романтической драмы. Очаровательная красотка на скамье подсудимых! Прекрасную Мадлен толкнула к сообщничеству с анархистами большая любовь к одному из них! Примерно такие заголовки пестрели бы в прессе, дамы лили бы слезы над вашей горькой участью, мужчины предлагали бы руку и сердце, допускаю, что вам удалось бы растрогать присяжных и отделаться пустяками. Но мы — в Австро-Венгрии, Мадлен. Здешний народец далеко не так романтичен и пылок, как ваши сограждане. В глазах здешнего общественного мнения ассистентка заезжего французского циркача, послужившая сообщницей в убийстве двух полицейских, заслуживает не восторженных статей в газетах и всеобщего поклонения, а каторги, если не виселицы. Такие уж скучные люди — немцы… Заверяю вас: местные судьи будут на вас взирать без тени парижской экзальтированности… И срок заключения, повторяю, вам грозит весьма солидный…