Притворившись, будто не замечает неотвязного провожатого, Бестужев щелкнул крышкой портсигара и расположился на огромном мягком диване в позе человека, которому больше совершенно некуда спешить. Краем глаза он видел, что Майер так и торчит на прежнем месте с совершенно равнодушным лицом.
Бестужев присел на свободное место, став объектом тех же понимающих взглядов. Пароходик шел прямо к острову Ситэ, место было насквозь историческое, откуда, собственно, и брал начало Париж еще во времена ненавидимых гимназистами древних римлян, придумавших свою зубодробительную грамматику, объект самой лютой неприязни целых поколений школяров, и не только российских…
— Значит, не видите… — лукаво поблескивая глазами, протянул Бахметов. — Ой ли? Большое количество точных знаний как раз и позволяет выводы делать.
— Ладно, — сказал Бестужев. — Помолись своему ангелу-хранителю, что испугом отделался. Только запомни накрепко, амплитуда ты трахейная: если пискнешь хоть словечко что Аркадию Михайловичу, что Сергею Филипповичу об этом происшествии и нашем разговоре… Мало того, что вовек тебе более России не видать — лично прослежу, чтобы тебя, поганца, французская полиция за кражу денег хозяйских законопатила на здешнюю каторгу, откуда тебе уже в жизни не выйти… Уяснил? Аркадий Михайлович, спору нет, человек влиятельный, только я-то, голуба моя, из самого Петербурга, из знаменитого здания, которое сотней таких вот Аркадиев Михайловичей командует, как унтерами…
Спрятал пистолет, встал посреди комнаты и, сложив руки на груди, принялся разглядывать связанную американскую красотку.
Бестужев бросил взгляд на газету: ага, экстренный выпуск, судя по крикливым заголовкам, едва ли не целиком посвященный все тому же скандалу. Долгонько теперь не угомонится пресса, а там и подключатся господа, которых следует именовать изобретенным месье Жоржем Клемансо словечком «политиканы»…