И действительно, гладиаторы с трезубцем и сетью один за другим сдались, и в конце концов все пятеро лежали на арене лицом в песок, а над каждым из них стоял «преследователь», подняв меч. Зрители опустили вниз большие пальцы в знак того, что побежденные заслуживают смерти. Калигула, бывший распорядителем, мог по своему усмотрению последовать совету публики или нет. Он ему последовал.
Тиберий стал одно за другим писать сенату странные письма: то он говорил, что болен, чуть ли не умирает, то — что он внезапно поправился и срочно собирается в Рим. Не менее странно он писал о Сеяне, перемежая непомерные похвалы раздраженными упреками, и у всех создалось впечатление, что он впадает в детство. Сеяна эти письма поставили в тупик, он не знал, устраивать ли переворот немедленно или оставить все по-старому — положение его было все еще прочным, — пока Тиберий не умрет или не появится возможность лишить его участи по причине слабоумия. Сеян хотел поехать на Капри и собственными глазами увидеть, как обстоят дела. Он написал Тиберию, испрашивая разрешения его посетить. Тиберий ответил, что, будучи консулом, Сеян обязан оставаться в Риме, достаточно и того, что сам он постоянно отсутствует. Тогда Сеян написал, что Елена серьезно больна и умоляет его навестить ее в Неаполе — может ли он приехать к ней, хотя бы на один день? А из Неаполя лишь час на веслах до Капри. Тиберий ответил, что Елену лечат лучшие доктора, надо набраться терпения; он сам собирается в Рим в ближайшие дни и хочет, чтобы Сеян его там, как положено, встретил. Примерно в это же время Тиберий не разрешил начать дело против бывшего губернатора Испании, которого Сеян обвинял в вымогательстве, на том основании, что показания свидетелей противоречивы. Никогда раньше в подобных случаях Тиберий не отказывал Сеяну в поддержке. Сеян перепугался. А тут и его консульский год закончился.
— За доброго, великодушного, скромного человека, не первой молодости, одного из твоих самых верных приверженцев.
— Во сколько вы цените свою жизнь? В пятьдесят тысяч золотых за каждого?
— Могу я спросить, каковы твои священные намерения? Твоя метаморфоза, без сомнения, глубоко потрясет Рим.
— Я ничего об этом не знаю. Я тогда крепко спал.