Тэйон только перешёл к распоряжениям по поводу установки подъёмного устройства в рабочей башне (его взгляды на полезность физических упражнений в целом и карабканья по лестницам в частности претерпели некоторые изменения, как только маг сообразил, что теперь ему тоже придётся взбираться на эту верхотуру на своих двоих), когда Ноэханна не выдержала.
«Как не успел поймать вашу внучку», без слов прозвучало в воздухе.
Возвышение перед троном было завалено полудюжиной аккуратно нарезанных трупов. На верхней ступеньке пригнулся, опустив в оборонительной позиции меч и стилет, Оникс Тонарро — лицо расслаблено в полной сосредоточенности боевого транса, на теле не осталось живого места от ожогов и колющих ран. Ди Крий выступил вперёд, как бы ненароком прикрывая непроницаемым щитом Тэйона и принцесс, воздух вскипел напряжением… и вдруг всё закончилось. Черноглазый воин, позволивший себе наконец поверить, что помощь пришла, пошатнулся, опёрся рукой о колонну.
Тэйон через потайной ход пробрался в свою резиденцию в тот вязкий предрассветный час, когда даже самые энергичные дети и самые саркастические студенты-целители предпочитали спать. Лэрд Алория слишком хорошо знал, что должен последовать их примеру. Знал, что его организм тоже имеет свои пределы и что нарушения в метаболизме, связанные с потерей доступа к ставшей частью его самого стихии, и без того вскоре аукнутся глубоким нервным истощением. Но знал он и то, что пытаться заснуть сейчас будет по меньшей мере невозможно, а скорее всего и опасно. Сила богини всё ещё обвивала его душу, точно лёгкая, незаметная, но от этого лишь ещё более опасная змея.
В центре паутины, оплетённая редкими нитями, мягко покачивалась обнажённая человеческая фигура. Леди Ноэханна ди Таэа, дочь обедневшего, но очень древнего и всё ещё могущественного рода Таэа, находилась между сном и явью, между разумом и полным, окончательным безумием. Водопад распущенных чёрных волос, знак родовой спеси потомственного мага, знак презрения к опасности быть атакованной через украденный локон грозовым облаком омывал бледную фигуру.
Всё это время ей одной он позволял быть рядом. Ей одной позволял подставить себе плечо или оказать хоть какую-то, даже самую незначительную услугу. Таш была как столь любимое ею море — безбрежной, прекрасной, безмятежной. Только глаза на спокойном юном лице дышали ответной болью. Да побелели губы, когда в едином усилии напряглись руки, ломая металл.