В этом направлении я и двигаюсь. Пройдя двадцать пять метров, я вижу перила. Тремя метрами ниже луч фонарика освещает дно. Кормовой трюм. Я вспоминаю подсчеты Яккельсена: тысяча кубических футов против трех с половиной тысяч, которые я только что видела.
— Но для тебя, мой пусик, я пойду на крайности.
То же самое удовлетворение появляется и сейчас, когда я убираю пылесосом каюты на верхней палубе, где живет экипаж. То же ощущение спокойствия, что и в детстве, когда я чинила сети.
Передо мной в темноте открывается дверь. На сей раз совершенно неожиданно, свет не зажигается, и только благодаря тому, что я уже знаю помещение, я успеваю шагнуть в ванную и встать в душевую кабину.
Когда дело обстоит совсем плохо — как сейчас, — я вижу перед собой черный туннель. К нему я и иду. Я снимаю свою дорогую одежду, свое нижнее белье, свой шлем безопасности, оставляю свой датский паспорт и вхожу в темноту.
На стене висит картина. С неба на землю спускается поток длиннобородых старцев, упитанных младенцев, фруктов, рогов изобилия, сердец, якорей, королевских корон, пушек, а также текст, который, если знаешь латынь, можно прочитать. Эта картина — единственный здесь предмет роскоши. Кроме нее в комнате есть белые стены, паркетный пол с шерстяным ковром, дубовый стол, низкий маленький столик, несколько стульев с высокими спинками, диван, высокий книжный стеллаж и распятие.