Я нахожу дыру в изгороди, как я много раз делала в детстве, пролезаю внутрь и жду. Через несколько минут я вижу второго. Он разместился возле угла домика привратника, там, где подъезд к дому делает поворот.
Я сшила ему анорак из белого шелка. Даже узор на нем прошел через руки европейцев. Моему отцу его когда-то подарил художник Гитс-Йохансен. Тому подарили рисунок в Северной Гренландии, когда он иллюстрировал большой справочник по гренландским птицам. Я надела анорак на Исайю, причесала, поставив его на крышку унитаза. Он увидел себя в зеркале — и тут это случилось. Тропическая ткань, гренландское преклонение перед праздничным костюмом, датская радость от предмета роскоши — все слилось воедино. Возможно, некоторое значение имело и то, что это я ему его подарила.
Это не животное. Это Яккельсен. Промокший до нитки и белый как мел. Мы находимся в помещении, которое я не сразу узнаю. Бешено вращающиеся спринклеры льют на нас сверху потоки воды. Дымовая сигнализация орет монотонно и раздражающе, становясь то громче, то тише.
Я продолжаю идти, пока он говорит. Он присоединяет перпендикулярно стволу длинный магазин.
Я жду, пока она его попробует. Людям трудно сохранять бдительность, когда они испытывают приятные ощущения.
— Но ведь, черт возьми, всякий человек может почувствовать искушение.