Нет, в Матвеевку идти он не хотел. Что это за побег? Так, прогулка…
Он был высокий, но очень сутулый и худой. Когда Ванька, наконец, решился подойти поближе, человек откинул назад капюшон плащ-палатки, который скрывал его лицо, и протянул ему широкую мосластую ладонь. Он был весь седой: и удивительно хорошо сохранившиеся, остриженные под горшок волосы на голове, и недлинная борода, и кустистые брови. На вид Ванька бы дал ему все пятьдесят, но двигался и говорил старик необычно хорошо для своего почтенного возраста. Может, он просто от облучения такой седой?
Хабар — вроде их деревни, или Матвеевки, только большой, просто огромный, и дома там все кирпичные, как их школа и сельсовет. Почти все двухэтажные, а вроде были даже и в три, и в четыре этажа, хотя непонятно, как такие высокие строения могли держаться и не обваливаться.
Всё это время Ванька сидел, парализованный страхом, крепко, как мать родную, обняв толстую ветку и не отваживаясь даже утереть испарину со лба. Когда треск и скрип угасли в отдалении, он осторожно, стараясь не произвести ни малейшего шума, лёг обратно в своё гнездо и тихо-тихо выдохнул. Что-то подсказывало ему: встречу с этим созданием удавалось пережить мало кому даже из опытных охотников.
Куда они исчезли? Решили продолжать свой путь пешком, чтобы как можно дальше уйти от преследовавшей их неведомой опасности, подхлёстывавшей, не дававшей остановиться ни на минуту? Сгинули… А ржавеющие каркасы их автомобилей остались здесь единственным памятником своим хозяевам — на сто, триста лет, пока кислотные дожди не разъедят окончательно и их, и воспоминания о судьбе людей, которым они принадлежали.
— Кто же знал, что он такой вымахает, — пожал плечами человек. — И продолжает расти, так что придётся переименовывать, видимо.