– Ага! – произнес Теодор, пристально разглядывая жаб, потом потрогал одну из них пальцем.– Да, это, несомненно, очень крупные экземпляры.
– Разве ты не знаешь, маленький лорд? – спросил он весело.– Ты ведь целыми днями ползаешь за ними на животе. Ну ладно, я тебе скажу. Кто знает – может, это тебе пригодится. Сперва надо поймать скорпиона, живого скорпиона. Лови его осторожно, как перышко в воздухе. Потом положи живого – запомни, живого – в бутылку с маслом. Дай маслу закипеть, пусть он там издохнет, и пусть свежее масло пропитается ядом. А потом, если кто-нибудь из его собратьев вдруг ужалит тебя (да спасет тебя от этого святой Спиридион), потри ужаленное место этим маслом, и тогда оно не станет болеть, жало тебе будет нипочем, все равно что укол булавки.
Мама в один миг соскочила с кровати. – Разбуди Джерри... разбуди Джерри,– кричала она. – Вставайте... вставайте... Пожар... пожар! – вопила во все горло Марго.
И вот почти в полном молчании мы ходили по городу. Прелесть этих прогулок заключалась в том, что, куда бы мы сначала ни пошли, мы неизменно, так или иначе, оказывались на птичьем рынке. С нами происходило почти то же самое, что с Алисой в саду Зазеркалья: как бы решительно мы ни шагали в противоположном направлении, все равно в два счета попадали на маленькую площадь, где на прилавках громоздились клетки из ивовых прутьев и воздух звенел от пения птиц. Французский язык сразу забывался. Он отходил в ту область, где оставались исторические даты, алгебра, геометрия, главные города графств и подобные им вещи. Глаза у нас сияли, лица разгорались, мы ходили от прилавка к прилавку, внимательно разглядывали птиц, отчаянно торговались с продавцами и понемногу нагружались клетками.
– Ну, конечно, Спиро отвезет вас,– сказала мама.– Надо поехать в лабораторию Теодора и попросить его сделать рентген, просто для вашего успокоения.