– А Фома-то Фомич, что с ним теперь в поле-то будет-с? – пропищала девица Перепелицына.
– То есть как это обольстить? – спросил я с удивлением.
– Ночью; а утром, чем свет, и письмо отослал с Видоплясовым. Я, братец, все изобразил, на двух листах, все рассказал, правдиво и откровенно, – словом, что я должен, то есть непременно должен, – понимаешь? – сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать о свидании в саду и обращался ко всему благородству его души, чтоб помочь мне у маменьки. Я, брат, конечно, худо написал, но я написал от всего моего сердца и, так сказать, облил моими слезами…
– Сообразно, сообразно, Фома! уверяю тебя, что сообразно!
– А чего ты всю дорогу сычом сидел, слова со мной не сказал, – а? Говоришь же в другие разы!
– Нет, батюшка, покамест еще миловал бог! – отвечал один из мужиков, вероятно большой говорун, рыжий, с огромной плешью на затылке и с длинной, жиденькой клинообразной бородкой, которая так и ходила вся, когда он говорил, точно она была живая сама по себе. – Нет, сударь, покамест еще миловал бог.