– Тем более для какой-то проститутки в Сохо, – подхватила мисс Кэлтроп. – Мистер Сетон часто рассказывал мне о матери. Он ее обожал. Боготворил. Он чуть не скончался от горя, когда она умерла и отец женился вторично.
Хорошо помню ту ночь два с небольшим года назад. Весь день лило, дул шквалистый сентябрьский ветер. К вечеру, когда стемнело, непогода совсем разбушевалась. Мы работали с десяти утра. Дело шло туго. Морис бился над последним из серии коротких рассказов для одной вечерней газеты. Рассказы – не его жанр, он сам это знал. А тут еще срочно. Такую работу он вообще терпеть не мог. За весь день я оторвалась только два раза – в полвторого собрала легкий обед и в восемь приготовила сандвичи и суп. К девяти, когда мы кончили ужинать, ветер выл надрываясь, и слышно было, как на берегу грохочет прибой. Даже Морис не мог не понимать, что в такую погоду, затемно, я в своем кресле до дому не доберусь. Но отвезти меня на машине он не предложил, а то ведь пришлось бы завтра ехать за мной – хлопотно. Пусть я лучше останусь ночевать. Не поинтересовался, хочу ли я этого. Ему и в голову не пришло, что я могу не согласиться, что я предпочитаю пользоваться своей собственной зубной щеткой, своими собственными туалетными принадлежностями и даже спать на своей собственной кровати. Всякие там тонкости и деликатности – это не про меня. Он просто сказал, чтобы я достала простыни и постелила себе в комнате его жены, и сам зашел поискать, что мне надеть на ночь. Почему сам, я не знаю. Наверно, он впервые после смерти жены отважился открыть ее шкафы и выдвинуть ящики с ее бельем, а мое присутствие давало ему повод для нарушения этого запрета, ну и поддержку. Теперь я захочу – могу надеть любую из ее вещей, а могу изорвать в клочья, если мне вздумается, и мне уже почти смешно вспоминать ту ночь. Бедный Морис! Он совсем забыл, какие они хорошенькие, эти ажурные нарядные вещички из шелка и нейлона и как не подходят для моего скрюченного тела. Я видела, какое у него было выражение лица, когда его руки так трепетно их перебирали. О том, чтобы дать их мне, он и подумать не мог. Наконец, на самом дне нашлось то, что он искал: старая шерстяная ночная рубашка Алисы Керрисон. Дороти один раз, по Алисиному настоянию, ее надевала, когда болела гриппом и лежала в поту. Эту рубашку и протянул мне Морис. Была бы его судьба другой, поступи он в ту ночь иначе? Наверно, нет. Но мне приятно думать, что его руки, робко поднимавшие слой за слоем эту разноцветную дребедень, на самом деле выбирали между жизнью и смертью.
Обдумайте, пожалуйста, эти планы и сообщите мне Ваши предложения. Конечно, нам будут нужны доверенные лица, и я посоветуюсь с адвокатами по поводу деталей нового завещания. Пока, однако, я не делился этими мыслями ни с кем и надеюсь, что Вы поступите так же. После детальной разработки все это, конечно, станет достоянием широкой публики, но я решительно против любых скоропалительных заявлений. На вторую половину октября я, как всегда, приеду в «Клуб мертвецов», и тогда мы, надеюсь, сможем встретиться.
– Но зачем им понадобилось уезжать? Она разве не могла наплести ему то же самое прямо у него за столиком?
В «Пентландсе» на звонки всякий раз вежливо и скупо отвечала неумолимая Джейн Далглиш. Прямо попросить к телефону Адама и тем выдать себя с потрохами никто не отваживался, кроме Селии Кэлтроп, однако и она ничего не добилась и предпочитала думать, что ему просто нечего им сообщить. Но между собой они все время переговаривались, ища повод облегчить душу и узнать что-нибудь новенькое и раз от разу все больше теряя бдительность. Обрывочные сведения, часто искажаемые при передаче и нередко подменяющие действительное желаемым, давали вместе весьма неполную и невразумительную картину. Все подозреваемые твердо придерживались своих первоначальных показаний, и ничье алиби на вечер вторника пока не было опровергнуто расследованием. Дама Лэтема действительно с готовностью подтвердила его алиби, но поскольку Реклесс вообще помалкивал, а Лэтем отмалчивался из соображений рыцарства, имени ее, несмотря на общее любопытство, суждено было, похоже, так и остаться неизвестным. Когда обнаружилось, что Элиза Марли, по ее собственному признанию, со вторника на среду ночевала в Лондоне, все пришли в радостное возбуждение, тем более что Селия всем назойливо и неубедительно объясняла, что ее племяннице срочно понадобилось посетить Лондонскую библиотеку. Как заметил Брайс в разговоре с Лэтемом, другое дело – если бы девочка училась в каком-нибудь из новых муниципальных университетов, но в Кембридже, помнится ему, чего-чего, а уж книг всегда хватало. У Брайса и у Лэтема полиция произвела тщательный осмотр автомобилей, но ни тот ни другой особенно не протестовали, и в Монксмире пришли к выводу, что, значит, им нечего скрывать. Еще говорили, доктор Форбс-Денби в присутствии Брайса отбрил по телефону инспектора Реклесса, заявив ему, что никого не касается, звонил ему его пациент или нет, это врачебная тайна. И только когда Брайс почти впал в истерику, умоляя ответить, тот удостоверил, что да, действительно, такое обращение по телефону имело место. Сообщение Селии, что это она подсказала Морису мысль про плывущего по морю мертвеца, получило подтверждение от одного старого уолберсвикс-кого рыбака, который явился к Реклессу с рассказом о том, что мистер Сетон не так давно справлялся у него, куда вынесет приливом лодку с мертвым телом, если пустить ее в море с монксмирского пляжа. Но так как это показание Селии никто не подвергал сомнению, рассказ рыбака особого интереса не вызвал. Поскольку все дружно желали, чтобы возобладала версия о «лондонской шайке злодеев», самое огорчительное было то, что никто, кроме Брайса, не видел в среду в Монксмире никого из посторонних. Он вышел в восьмом часу вечера во двор принести дров из сарая, и в это время в проулок с шоссе с ревом въехал мотоцикл и стал разворачиваться у самой его калитки. Для Джа-стина мотоциклы – это ужасно, шум был немыслимый, и он возмущенно закричал на парня, а тот в отместку несколько раз проехался туда-сюда у него перед домом, сопровождая катание, как выразился Брайс, неприличными жестами. А потом издал на прощание истошный гудок и умчался. Отношение Реклесса к этому свидетельству неизвестно, хотя факт, что он спросил у Брайса, как выглядел мотоциклист, и, наверно, занес бы описание в протокол, сумей Брайс ему вразумительно ответить. Но мотоциклист был весь в черной коже, на голове шлем и защитные очки, и Брайс сказал только, что тот, по-видимому, был молод и безусловно дурно воспитан. Селия не сомневалась, что это – член шайки. Иначе что бы ему понадобилось в Монксмире?
– Сильвии? Ничего. С какой стати вам сводничать для тетечки? А Дигби передайте, что, пока он не устроился, может приходить к нам, мы его всегда накормим. Правда, сегодня к обеду только салат и холодное мясо, так что он немного потеряет, если не придет, но все-таки. Я думаю, ему неприятно было бы пользоваться услугами Сильвии, они друг друга терпеть не могут. Но только не воображайте ничего, господин суперинтендант. Даже если я и соглашаюсь подвезти Дигби со станции и день-другой кормить его обедом, это ровно ничего не значит. Такие, с позволения сказать, мужчины не в моем вкусе.