– Я бы сказал, что смерть наступила во вторник в полночь, плюс-минус час, судя по степени окоченения и общему виду. Удивлюсь, если медэкспертиза не подтвердит этого. Кисти рук были отняты позже. Крови вытекло мало, и похоже, что в качестве доски для рубки было использовано лодочное сиденье. Если принять, что мистер Брайс говорил правду и в среду около пяти лодка еще лежала здесь, вытащенная на берег, значит, он почти наверняка был отправлен в плаванье примерно часом позже, когда начался отлив. Руки обрубали тоже, по-видимому, уже затемно. И к этому времени он уже часов восемнадцать как был мертв, может, и дольше. Как он умер и где, я не знаю. Но выясню.
– В меньшей мере, чем вы в настоящее время, – спокойно ответил Далглиш.
– Да, но насколько сильное? Знаете, как с сердечниками. Один из моих сотрудников имел беседу со знаменитым доктором Фор-бсом-Денби, и тот говорит, Сетон мог еще прожить годы и годы, при соблюдении осторожности. Сетон все соблюдал. Не перенапрягался, не летал на самолетах, питался умеренно, жил в комфорте. Люди с сердцем послабее, чем у него, доживали до глубокой старости. У меня тетка была сердечница, так ее дом разбомбило, два раза попали, а она ничего. Нарочно потрясти человека до смерти невозможно. С больным сердцем переносят сильнейшие потрясения и остаются в живых.
Еще миг назад он брел словно в полудреме, но внезапно мозг его проснулся, реагируя на сигнал, посланный натренированным зрением: к двери наблюдательного пункта вела цепочка мужских следов, четко отпечатавшихся на песке. И еще запах – тошнотворное зловоние, не имевшее ничего общего с ароматом травы и земли. Тетушка замерла на месте, а Далглиш осторожно обошел ее и заглянул внутрь.
В дальнем конце зала он увидел маленькую сцену с единственным стулом и большой плетеной ширмой. Крышка пианино, стоявшего слева от сцены, была завалена исписанными листами бумаги. Над инструментом склонился худощавый молодой человек в свитере и широких брюках; правой рукой он записывал мотив, который наигрывал левой. Несмотря на неудобную позу и скучающее выражение лица, он был совершенно поглощен своим занятием. Когда Далглиш вошел, пианист бросил на него беглый взгляд и тут же вновь принялся долбить по клавишам.