Но день стоял божественный и веселил душу, раздражение Далглиша вскоре улеглось. Весь мыс купался в ласковых лучах золотого осеннего солнца. Дул ветер с моря, но не студеный, а приятно прохладный. Песчаная тропа, пружиня под ногами, то шла напрямик, через дрок и вереск, то извивалась среди низкорослого боярышника, где под тесными купами таились тени и путь прочерчивала лишь совсем узкая лента песка. Вид на море был открыт всю дорогу, кроме одного участка, где надо было пройти под серыми стенами “Настоятельских палат”. Это массивное, приземистое строение было расположено в сотне ярдов от берегового обрыва, с юга отгороженное высокой каменной стеной, а с севера – островерхим строем елей. Мало того что стоит особняком, но и само по себе неприветливое, даже жутковатое, особенно в темное время суток. Если Синклер искал тут уединения, то и вправду более подходящего жилища не придумаешь. Интересно, подумал Далглиш, сколько теперь времени пройдет, прежде чем инспектор Реклесс своими расспросами нарушит уединение писателя? Он, конечно, очень скоро проведает, что у Синклера на участке есть свой отдельный спуск к морю. Если считать, что не лодку привели вдоль берега на веслах туда, где находилось тело, а, наоборот, тело было доставлено к лодке, значит, его снесли к воде по одному из трех имеющихся в Монксмире спусков. Либо по Кожевенному проулку, мимо дома Сильвии Кедж, это напрашивалось в первую очередь, поскольку лодку видели как раз за “Домом кожевника”. Либо по крутой песчаной тропке, ведущей к воде от “Пентландс-коттеджа”. Но там и днем-то нелегко сойти. А в темноте просто опасно, даже привычному человеку и без ноши. Вряд ли убийца решился бы на такое предприятие. Если Джейн Далглиш и не услышала подъехавшую машину, то уж мимо дома-то никак невозможно было пройти, чтобы она не знала. Тот, кто живет один и на отшибе, чуток к любому постороннему шороху в ночи. Тетка Далглиша была самая независимая и нелюбопытная женщина на свете, жизнь птиц интересовала ее гораздо больше, чем жизнь людей. Но и она едва ли осталась бы безучастна к тому, что мимо ее дверей несут мертвеца. Кроме того, оттуда еще пришлось бы полмили тащить тело к лодке но пляжу. Если, конечно, убийца не присыпал его песком, а сам сбегалза лодкой и привел ее к месту на веслах. Но это значительно увеличило бы риск, и следы песка сохранились бы на трупе. И, что существеннее, понадобились бы весла с уключинами. Интересно, проверил ли все это Реклесс?
Беспокоить Джастина Брайса в такую рань было, конечно, жестоко, но Далглиш хотел взять у него фотографию пляжной компании. Хотя снимок сделали несколько лет назад, Сетоны, Оливер Лэгем и сам Брайс были на нем вполне узнаваемы.
Никем не провожаемый, Далглиш вышел за порог и погрузился в непроглядную тьму, в которой глаз поначалу вообще ничего не различал, кроме белесой садовой дорожки непосредственно под ногами. Потом облака соскользнули с лица луны, и ночь обрела очертания, проступили тени, полные тайны и пропитанные запахом моря. Далглиш шел и думал о том, что в Лондоне человеку редко случается по-настоящему ощутить ночь, ее разгоняют огни и суета человеческая. А здесь она дышит, почти живет, и Далглиш чувствовал, как у него по жилам ползет атавистическая боязнь темноты, неизвестности. Даже сельский суффолкский житель, которому не привыкать к здешним ночам, и тот, проходя тропой над береговым обрывом, непременно ощутит что-то вроде мистического трепета. Здесь легко понимаешь, как возникли местные легенды, что будто бы иногда, осенней ночью, слышен во мраке приглушенный стук конских копыт – это контрабандисты везут тюки и бочонки со стороны Сайзуэлла, чтобы спрятать их на болоте или переправить в глубь страны через уэслтонские вере-щатники. Или что в такую ночь, если напрячь слух, можно уловить доносящийся с моря звон колоколов давно затопленных церквей – Святого Леонарда, Святого Иоанна, Святого Петра и Всех Святых, – погребальный звон за упокой душ усопших. А теперь, наверное, еще прибавятся новые легенды, будут наводить страх на местных жителей, чтобы сидели затемно по домам. Октябрьские легенды – о нагой женщине, в бледном лунном свете уходящей через прибой от берега навстречу своей смерти; и о мертвеце без рук, уносимом в открытое море.
Наутро он ни словом не обмолвился о том, что было ночью. Так я не знаю, может быть, он начисто забыл свой кошмар и мой приход. Но не думаю. Вернее всего, не забыл, а просто предпочел не вспоминать. Разумеется, ведь ни извинений, ни объяснений от него не требовалось. Перед прислугой и домашней живностью не оправдываются в своих слабостях. Потому-то так удобно, так полезно иметь в доме прирученную душу.
– Меня не нужно обслуживать, спасибо. Здесь мистер Люкер?