Окрыленный ими, я стал тампонировать, впрыскивать дифтеритную сыворотку, вскрывать чудовищных размеров гнойники, накладывать гипсовые повязки...
Белая фигура с седыми волосами повалилась на ровное одеяло, припала и затряслась.
— У меня трое тифозных таких, что бросить нельзя. Я их ночью должен видеть.
Четыре часа. Я стал копошиться, нащупал часы> вынул спички. Затем, это было ни к чему, ни одна спичка не дала вспышки. Чиркнешь, сверкнет — и мгновенно огонь слизнет.
— Ей-Богу! Влюбле-ен... — пела Аксинья, погромыхивая посудой.
Тогда он согласился; тихо плача, снял пиджак, мы откатили рукав его праздничной жениховской сорочки и впрыснули ему морфий. Врач ушел к умершей, якобы ей помогать, а я задержался возле конторщика. Морфий помог лучше, чем я ожидал. Конторщик через четверть часа, все тише и бессвязнее жалуясь и плача, стал дремать, потом заплаканное лицо уложил на руки и заснул. Возни, плача, шуршания и заглушенных воплей он не слышал...