Тогда великий князь и решил довести до конца дело с пермяком. На подворье въехал возок коробом с рындами на запятках. Холопы открыли дверку и на себе перетащили через лужу великого князя. В возке остался дожидаться монах в блестящей шелковой рясе — любимец великого князя иконописец Дионисий. Значит, Иван Васильевич не собирался задерживаться в подвале надолго.
— Уйдем с дороги, — шепотом ответила ламия. — Уйдем в парму…— и вдруг она дернулась, вырываясь из его рук, и завизжала: — Ош!..
Лукьян обращался к Ионе без всякой почтительности. Лет пять назад княжеские дружинники выловили на Каме ватагу скудельников изборича Прохора Сыча. На монастырском дворе в Чердыни по приказу Ионы их всех побили камнями, а перед тем Иона отлучил от церкви и Сыча с ватагой, и прочих скудельников, шаставших по прикамским чащобам. Значит, и его, Лукьяна, отлучил.
На закате пыж догнал дом Мичкина. Хорошо просмоленный новый сруб не затонул потому, что, перекосившись, поднял проемы входов над водой. Сейчас дом торчал в воложке, запутавшись в плавнях. Странно было видеть его посреди протоки. Мичкин причалил к порогу — причалил на закате к тому порогу, от которого отплыл на рассвете. Хватаясь за стены, князь полез внутрь.
Отвернувшись, Бичуг покачал головой. Мичкин вздохнул и поднялся.
Но даже видя этот гибельный бросок своей рати за врагом, Михаил не думал о гибели. Наоборот, ему казалось, что это — знаменье победы, что теперь уж точно никому не взять, не сломить Чердынь. И он понимал, что какая-то причина этой радости победы должна все же быть и, наверное, уже есть, но пришлось даже трижды оглянуться, чтобы осознать увиденное: за дальним частоколом и дальними башнями во всю ширь Колвы разметнулись струги, ладьи, барки, лодки, плоты с распущенными парусами и растопыренными веслами.