Михаил лежал полураздавленный слабостью, почти беспомощный, и разговор для него был единственной передышкой от болезни.
Асыка продолжал молчать. И Михаил пощадил его самолюбие — развернулся и первым пошел прочь.
— Ничего не понимаю!.. — Матвей помотал головой.
— Не обессудь, князь, таким уж уродился. Я тебя обидеть не хочу. И дурно обо мне не думай. Не корысти ради я приехал и не ради крепости своего княжения. Я твою дочь полюбил. Верно говорю.
Матвей, сощурившись, пристально вглядывался в камскую даль.
— Эх ты, идол, — привычно огорчился Лукьян и спрятал бляху. — Коли нет в тебе тяги к тайнам человеческим самодревним, так и сиди тогда на острове посередь болота. Вари нам кашу.