«Посмотри еще раз, – донеслась ее мысль. – Может быть, ты увидишь нечто движущееся.»
Когда Иеро мылся и брился, он размышлял над новым вражеским щитом. Очевидно, они плохо представляли себе его теперешние силы. Но С'дуна и его команда совершенно уверены, что эта его новая сила существует, и ухитрились нейтрализовать ее за весьма короткое время. Теперь они не могут помешать Иеро узнавать, где они, но полностью преградили дальнейшее проникновение.
Все это время он чувствовал, как разум врага яростно пытается сбросить узы. Разум был силен и вел отчаянную борьбу, стремясь освободить себя и свое тело от яростных объятий мозга Иеро. Но тщетно: священник нанес удар столь неожиданно и быстро, что лобные доли мозга врага оказались полностью в его власти – все чувства, все локомоторные способности, все. Нечистый мог лишь яростно бесноваться в темных уголках своего мозга, не в силах перехватить управление своим телом.
Первый день они провели прижавшись друг к другу в зарослях гигантского зеленого тростника. Решив, что его не должны захватить врасплох летающие враги на открытом пространстве среди грязи или в воде, Иеро прорубил проход в тростнике так, что, по его мнению, проход этот не мог быть заметен сверху. К тому времени, как солнце совсем встало, они хорошо укрылись в глубине тростниковых зарослей, но нельзя сказать, что им там было безоблачно, августовское солнце с каждым часом припекало все жарче. Москиты, сверкающие на свету, чрезвычайно обрадовались, обнаружив три беспомощные мишени, забравшиеся в глубокую тень, и с новыми силами напали на них. Крошечный гнус и бескрылые насекомые, к счастью, не появляющиеся ночью, присоединились к пиршеству, чтобы сделать путешественников еще несчастнее. Будто этого было еще мало, из-под воды появлялись пиявки и набрасывались на путешественников при каждом удобном случае.
Священник не мог решить, была ли эта последняя мысль просто примером медвежьего юмора, но Брат Альдо, очевидно, мог, потому что внезапно протянул руку и потянул Горма за нос. Горм проворно упал на спину, укрыл лапами морду и великолепно изобразил смертельно раненного медведя, вывалив язык и жалобно постанывая.
Еще один, последний раз, тот ужасный мяукающий звенящий крик, смертный вопль того, кто, по идее, вовсе не мог иметь голос, эхом прокатился над пустынным болотом.