Факт остается фактом, мы так же, как и в России, не могли в Америке печатать свои статьи, то есть, высказывать свои взгляды. Здесь нам было запрещено другое – критически писать о Западном мире.
Я думаю: – Деточка, не хочешь ли ты, теперь, когда сорвалась с цепи, компенсировать себя и поебаться с усатым и морщинистым Старским? – Гнев вспыхивает во мне. Но тут же гаснет.
Боясь все-таки, что я выйду из игры, что мой хуй упадет, я был еще болен, я решил сосредоточиться и кончить. Я призвал в помощь Елену, которую кто-то ебет. Я довольно объемно представил ее ебущейся с кем-то, мне отвратительным, но это не помогло ни хуя, как я ни старался. Тогда я вернулся к действительности, стал входить в то, что мы делали с Джонни, но почему-то это казалось мне естественным и нормальным и тоже не подвинуло меня на пути к оргазму. И тогда я вспомнил какую-то картинку или фотографию, где изображена мастурбирующая одинокая женщина лет тридцати. И да простит меня Джонни, но от ощущения вывернутости ее пизды наружу, увидев как бы въяве ее плохо залакированный красным лаком ноготок на мизинце, которым она терла верхнюю часть своей половой щели, сдвинутые вниз на высокие шнурованные сапоги трусики с небольшим желтым пятном посередине, маленькие, жалкие, лоскутик-тряпочка трусики одинокой стареющей женщины, ее маленькие с одной-двумя морщинками груди – я и кончил.
Иногда через Вашингтон-сквер, он указан в путеводителях по Нью-Йорку как достопримечательность, проходят, озираясь, настоящие американцы – каунтримены и каунтри леди. Нам, аборигенам, они очень смешны, и наблюдая их, гитаристы, студенты, бездельники и курящие джойнты смеются, смеюсь и я. На Вашингтон-сквер, одетые в громоздкие американские каунтри-тряпки эти люди особенно смешны. Очень много общего с советскими обывателями, одетыми в страшную континентальную жару в просторные пыльные костюмы.
Ребята, она кончила, доставив своими стонами и ахами, не очень, впрочем, выразительными, мне некоторое удовольствие. Но, ребята, какая большая разница, ебешь ты нелюбимую или любимую женщину! Небо и земля. Вот, пожалуйста и пизда хорошая, и все хорошо, и ноги у нее были хорошие, может, даже лучше Елениных, и волосы, я искал в ней достоинства, они были, но, ребята, ей было минимум 33 года, она была истеричная крейзи, и на ней, кроме вечной скорби еврейского народа, лежала еще ее личная ненормальная скорбь, я не осуждаю: я сам не ахти как нормален, я признаю, но я ее не любил, ребята, что я мог сделать, а?