– И на работе они что хотят вытворяют, – продолжала она накаляясь, – попробуй белый опоздать – один раз опоздает, другой, потом с работы вылетит. А черному хоть бы что – его боятся трогать, он может в расовой дискриминации обвинить. Житья от них нет…
– Хорошо чешет, профессионально, – сказал я с завистью, подумав, что когда еще я смогу говорить так, как он, а мне очень хотелось выступить и сказать от имени современных русских парней, что не все у нас дерьмо продажное, не все идут работать на радио Либерти и поддерживают их лживую власть.
– К сожалению, Эдичка, меня пока не тянет к мужчинам – может быть, когда-нибудь, – сказал он.
– Спасибо тебе, Соня, – тихо и искренне сказал я ей.
Я жил бы в этом магазине, не выходил бы оттуда. Я часто хожу и смотрю его небольшие витрины и заглядываю внутрь, иногда и захожу. Часто бывать там стесняюсь, ведь у меня нет денег, есть только вкус к необычному и странному, и только. Порой мне хочется начать делать, строить что-то похожее, ведь я шил в России, и на моем счету несколько сделанных мной безумных предметов – в том числе и «пиджак Национального героя» из 114 кусочков и куртка, сшитая из белой фильтровальной ткани, толщиной в 6 миллиметров. Может быть, когда-то сделаю…
Молодой бездельник, покрывшись пятнами, стеснялся, стал говорить с французом по-французски. Нужно признать, что это ему неплохо удавалось. Его бабушка, о которой он постоянно вспоминал, умела не только бить надтреснутые кузнецовские тарелки о стены, но и научила внука говорить по-французски и по-английски, чего не скажешь о моей, к сожалению.