— Ложись, — велел он. — Ложись и пусти меня к себе.
— Ты вправе задать этот вопрос. Мое занятие как бы невидимка, но сам-то я все-таки вижу себя еще кем-то. Для меня моя дорога ясна, но другие не видят ее. Так что я могу их понять.
Правда, он мог еще радоваться уединению (хотя и слабое это утешение), растить фазанов, чтобы в одно прекрасное утро после завтрака их перестреляли толстопузые люди. И прахом, прахом идет труд…
— Поверните, пожалуйста, мне кресло и подтолкните. Так легче ехать.
— Он! У него что, нет имени? Я от тебя только и слышу — «он» да «он», — сказала Хильда.
— Что хочешь: стихи или прозу? Может, пьесу?