И даже перед смертью клялся, что не чувствовал ожога. И ни разу не пикнул от боли.
Это было восхитительно — мужество человека, сумевшего подавить в себе страх перед самой зверской системой.
— Достаточно, благодарю вас, — перебил он меня, словно адвокат, который обрывает ответ свидетеля, поймав его на роковом противоречии.
Я, как мог, противился соблазну и вместо того, чтобы сосать лед.
— Это как сказать, профессор. Может, ты меня и видел, да только не знал, что это я.
Не раз и не два сваливали на меня провинности других заключенных, и я, расплачиваясь за них, попадал в карцер на хлеб и воду. Или же меня подвешивали за большие пальцы и оставляли так на долгие часы, каждый из которых казался мне более нескончаемым, чем любая из прожитых мною прежних жизней.