Фортунато захлопнул книгу (Кроули знал, но «великий зверь» был мертв) с ощущением себя как последнего человека на бесплодной планете.
Не прошел я и сотни футов, как наткнулся на источник мерзкого запаха. Он исходил от красновато-розовой лужи — как будто кто-то вывалил на тротуар несколько галлонов мороженого ядовито-малинового цвета, и теперь оно подтаяло и медленно стекало в придорожную канаву.
— Я не хочу брать с вас деньги. Я оказываю услугу вам, а вы — мне.
— А я и не задерживала. Я знала, что ты появишься поздно, и оставила тебе немного.
Все радиоприемники на северо-западе Соединенных Штатов затрещали. Экраны телевизоров вспыхнули, громкость подскочила вдвое. Люди, собравшиеся у девятидюймовых «Дюмонтов», вздрогнули от неожиданности, ослепленные в своих собственных гостиных, у барных стоек и у витрин магазинов бытовой техники по всему Восточному побережью.
В один краткий ослепительный миг все — и власти, и их противники — поняли, что время уличной борьбы пришло. Если революция должна была произойти, она происходила сейчас, на первой обжигающей волне ярости, порожденной бойней в Кентском университете. В то утро лидеры радикалов Бэй-Эриа собрали в Народном парке гигантский митинг — и не только подразделения полиции Бэй-Эриа, но и собственный контингент национальной гвардии Рональда Рейгана были стянуты к парку, чтобы подавить выступление.