– Кончай, убери змею! – напряженно сказал Шмель и попятился.
В баре никого не было, и он протянул отцу раскрытое удостоверение. Тот долго читал документ, потом медленно закрыл и протянул обратно. Вид у него был какой-то потерянный.
Промакивающий лицо платком Генрих издал неопределенный звук. Володя съежился. Получалось, что он раскрыл Пастухову душу, а тот плюнул в нее. И поделом, не тянись к чужим!
– Тогда извиняйся, падла парашная, за то, что про учительницу сказал!
Генрих перестал тереть виски, лишь сильно сжимал их, будто стараясь успокоить пульсирующую боль.
Самого Чучканова на трибуне почти не видно, только высокая, сшитая по заказу фуражка маячит над микрофоном.