Верлинов встал из-за стола и прошелся по кабинету.
Желтые пятна фонарей увеличивались в размерах, вращаясь вокруг. Дзинь, дзинь... В лобовом стекле появились круглые пробоины, окруженные густой сеткой круговых и радиальных трещин. В пяти метрах Кислый двумя руками, как в кино, наводил на него пистолет.
– Судьба есть судьба, – хмыкнул Григорьев, блеснув золотым зубом. – Я засажу в тебя два или три раза, все в грудь...
Но успокаивающие размышления Седого перебивала тревожная мысль: сигнала от второй бригады до сих пор не поступило.
– Хорошо, если наш друг расскажет, куда он дел миллиард триста миллионов рублей, – добавил прапорщик. – Юго-Западная группировка собирается вернуть их любой ценой и считает, что мы в доле. Это большое осложнение, и его надо отрегулировать.
Подавляя поднимающуюся злобу, он принимался уговаривать Верку, которая с важным и независимым видом курила длинную черную сигарету и время от времени отрицательно качала головой и говорила: «Не-а!» Все решала плоть – если она не успокаивалась, Каймаков продолжал уговоры, фальшиво улыбался, называл ее «зайкой» и «рыбкой», иногда добивался своего, иногда терпение лопалось, и он уходил, хлопая дверью, и давал себе слово никогда не переступать порога будто пропахшей вульвой каморки. Если плоть, восприняв изменение обстановки, опадала, он спокойно говорил: «Как хочешь, зайка, пока» – и выходил из комнаты с теми же обещаниями. Но через некоторое время Верка исправлялась, и все возвращалось на круги своя.