– Ладно, ладно, – посмеивался Вася. – Вот за это и выпей. Давай, до дна.
– Раньше загремел бы под трибунал, без вопросов.
– Мне кажется, все вокруг чужое, – вдруг сказал Веретнев. – Эти пляжи, это море, эти пальмы... Стерильная чистота, размеренный уклад жизни, достаток, доброжелательность посторонних людей... Все чужое!
– Это мелкое чмо, даньщик. Который Глеба в киоске замочил. А потом жгутовского парня... Помнишь, базар был? А с виду все чисто – сердечный приступ. Даже дело не открывали.
Москву показывали редко, первый канал. Какой-то дом на Дмитровке опять ушел под асфальт. Пикеты на Старой площади. Открылся салон Жан-Люка Бурага на Тверской-Ямской. За спиной тележурналиста спешили одетые по-весеннему москвичи, озабоченные, сосредоточенные, явно не понимающие, какое это счастье – идти куда-то по Тверской-Ямской, все равно куда, лишь бы идти.
Ершинский сделал паузу, многозначительно поднял палец кверху.