Впрочем, каждый понимает справедливость по-своему.
Макс неторопливо спустился по трапу. В Гондурасе выдалось чрезвычайно жаркое лето, и он чувствовал, что попал в адскую парную. Бетонные плиты раскалились так, что сквозь подошву жгли ступни. Воздух потерял обычную прозрачность — перед глазами клубилось зыбкое марево, а силуэты людей казались деформированными и размытыми, словно отражения в кривых зеркалах комнаты смеха.
Лютову ее голос показался знакомым. Кажется, он уже слышал его прежде. Но где?
Уже через десять минут начальник СБ входил в кабинет Горемыкина на четвертом этаже здания. Одной рукой Петр Георгиевич переворачивал какие-то бумаги у себя на столе, вскользь знакомясь с их содержанием, в другой держал миниатюрную чашечку с ароматно дымящимся кофе. На вошедшего Каймаченко он не поднял глаз, хотя секретарша предупредила Горемыкина о приходе Владислава.
— Кто спрашивает? — По интонациям Клевец понял, что со Стаховским дело далеко не в порядке.
Щелкнули замки, лязгнула металлическая цепочка, и дверь приоткрылась на расстояние, достаточное для того, чтобы взгляду Марии открылась неопрятная грузная женщина с наметившимися под глазами синими мешками. Ощутимо пахнуло перегаром.