Хирург покачал седой головой. У него было сморщенное лицо и испещренные синими прожилками, словно татуированные руки. Вряд ли он сам продолжал оперировать.
Широкие обвисшие усы Золотарева шевелились синхронно с его пухлыми губами, и, на взгляд ликующего Лизутина, он здорово напоминал в этот момент недовольного своим жалким существованием рака. Правда, еще до того, как его сварили.
Горемыкин надолго задумался и вернулся к своему кофе.
— Ну что? — спросил хозяин машины, обернувшись с переднего сиденья.
— Узнаю, — слабым голосом произнес Стаховский.
Это он сделал напрасно. Макс выругался про себя, но ничего не сказал.