Ну да, это он. На нем вышитая рубашка, загорелая лысина блестит на солнце.
И в этом ночном дожде, и в молнии, то и дело поджигающей зеленовато-синим пламенем густое, черное небо, и в тяжелых раскатах страшного ночного грома, сотрясающего мокрую землю, было одновременно что-то жуткое и веселое.
– Ладно, садитесь, – разрешил Стародомский. И пока он расправлял поводья, мы уселись на линейку.
– Тот человек, которого сегодня убили, у нас все время прятался!..
Крепость подымалась над городом, молчаливая, настороженная. Грохот тряской телеги, далекая печальная песня, тревожный лай собак на Заречье, быстрый стук копыт бегущего по Калиновской дороге коня – все было слышно здесь особенно громко. Глубокие окна крепостных башен и низкие бастионные входы усиливали эти звуки. Казалось, вся крепость дрожит, встревоженная ими. А там, за крепостным мостом, притаился засыпающий город и тоже вздрагивал от каждого звука: и от ржания запоздалой лошади, и от далекого выстрела, неожиданно врывающегося в эту вечернюю тишину.
– Ладно, ладно, нам с тобой идти пора! – уклончиво сказал мой отец.