– Ой, как ты рано, Василь! У нас еще все спят, – протирая глаза, бормочет Куница.
Эхо от него пролетело мимо нас вверх, под каменный свод башни.
Маремуха молча глядел на могилу. Я развязал свой букет, и свежие, пахучие веточки одна за другой посыпались на перекопанную землю.
– Василия? Да ведь папу зовут Мирон! – ответил я.
Голый человек так, как будто ему стало холодно, съежился, прижал к груди руки, нагнулся набок и потом медленно, медленно, словно засыпая, наклонил голову, повалился на землю, к вырытой у его ног черной продолговатой яме.
Лишь далеко за мостом стучали шаги какого-то запоздалого прохожего.