Голосишко все время уплывал, заглушался вдруг оглушительным газетным шорохом или кашлем, явственно доносился «Танец маленьких лебедей» из транзистора.
– Марлен, я три дня не менял рубашки, – сказал Лучников. – Ты не мог бы мне одолжить свою? У меня… у меня… понимаешь ли, сегодня прием в британском посольстве, я не успею в гостиницу заехать.
До Лучникова тогда дошло, что перед ним злейший его враг, опаснейший еще и потому, что, кажется, влюблен в него, потому что соперником его считать нельзя. Потом еще были какие-то истерики, валянье в ногах, гомосексуальные признания, эротические всхлипы в адрес Маруси, коварные улыбки издалека, доходящие через третьи руки угрозы, по всякий раз па протяжении лет Лучников забывал Игнатьева-Игнатьева, как будто тот и не существует. И вот наконец – покушение на жизнь! В чем тут отгадка – в политической ситуации или в железах внутренней секреции?
И все-таки пик биопсихологического сдвига миновал, Сталин как главное ничтожество современности, подыхает. Выздоровление началось.
– Ноу, Тони, ноу, плиз донт… – погрозил он пальцем Антону. – Не вводи в заблуждение путешественниц. Врэвакуанты, май янг лэдис, это не нация. По национальности – мы русские. Именно мы и есть настоящие русские, а не… – Тут бравый «сокол» слегка икнул, видимо, вспомнив, что он еще и член Кабинета, и закончил фразу дипломатично: -…а не кто-нибудь другой.
– Я Мустафа, а не Маса Фа, – яростно говорил он. – К черту яки! В жопу русских! Все вы – ублюдки! Я татарин! – клокочущая крымская речь, перепутанные англо-русско-татарские экспрессии, плевок под ноги.