Мертвые руки разжались, тяжелое тело зашаталось и упало навзничь. Нож Степа выхватить не успел, еле сообразив отскочить в сторону. Глаза мертвеца закрылись, но тело продолжало жить своей странной жизнью, оно билось и подергивалось, пытаясь сдвинуться с места. Острие ножа начало медленно выползать из груди, пробив грудную клетку насквозь.
Арцеулов думал иначе. Может, он был бы и не против подобной идиллии, окажись Степан Косухин большевистским недоумком из мобилизованных, которых на фронте попросту переодевали в шинель с погонами, давали спирту и посылали в бой. Таким Косухин и показался вначале, когда агитировал их сдаться на милость победившего пролетариата. Но теперь, сидя против всякого своего желания рядом с неожиданным пленником, капитан сообразил, что здорово ошибался. Из короткого рассказа Степы он понял, с каким упорством и бесстрашием этот краснопузый искал их посреди заледенелой тайги. Арцеулов даже достал карту, попытавшись прикинуть маршрут младшего Косухина, после чего лишь покачал головой. Надо было здорово ненавидеть врагов, чтобы идти почти наугад по их следам в тридцатиградусный мороз. Таких людей Ростислав уважал, а если это были враги, уважал, ненавидел и опасался.
— Вздор! — отмахнулся профессор. — Вы так говорите, батенька, потому что сами больны.
Когда все собирались спать, Арцеулов настоял, чтобы выставить дежурство. Пустыня — пустыней, а капитан не любил быть застигнутым врасплох. Он остался сторожить первым, и, когда тьма сгустилась до угольной черноты, вдруг заметил прямо над холмом легкое, чуть мерцающее сияние. Не выдержав, он растолкал Лебедева, но тот улыбнулся и велел ни о чем не беспокоиться…
— Ну вот… Вы были революционером, борцом за дело пролетариата и всех трудящихся. А как вас называли жандармы?
— Вот так, — он жестко усмехнулся. — А вы говорили, Степан Иванович, что этого не может быть!