Так плохо, что пришлось взять себя за горло и подержать некоторое время, стискивая пальцы, ледяные даже сквозь перчатку. Потом он выпрямился, все еще держась за горло, перешагнул неживую Федину руку и опрометью ринулся в кухню. По пути попалась козлоногая табуретка. Он опрокинул ее. Табуретка страшно загрохотала.
– А про Сашу ты откуда узнала? – Троепольский вернулся за стол, ему было противно. – Федька сказал?
– Я не как Федя! Может, я просто их не выложил, когда приехал.
“Заткнись”, – приказал Троепольский, но настырный инстинкт не заткнулся, продолжал доставать.
Дать ему по физиономии Сизову не удалось. Федя скакал по конторе, всем совал в нос свой новый макет, целовал распечатки, прижимал их к груди – в горильих глазках горели восторг, умиление и радость жизни.
Жизнь встала на дыбы так неожиданно и так безнадежно, что Сизов, привыкший к тому, что он – свободный, образованный, в меру богатый, ничем особенно не озабоченный, – никак не мог с ней справиться.