С бумагами в руках он поднялся с корточек и огляделся. Насколько он мог судить по характеру разгрома, любознательный жулик, более всего интересовавшийся именно бумагами, эти рукописи отбросил за ненадобностью.
– Я? – натурально изумился Батурин. Так натурально, что Аллочка ему почти поверила. – Я подложил листок?!
Впрочем, ему, скорее всего, наплевать. Он бесчувственное бревно. Он просто не хочет, чтобы мать его ребенка посадили в тюрьму.
– Что вы себе позволяете, дорогуша?! Вы что, спятили совсем?! Вы где учились? В совпартшколе?! Я вам покажу, как такие ляпы в печать сдавать! Вы у меня вылетите и даже оглянуться не успеете, а папочке вашему можете от меня привет передать! Я вас с треском уволю, и вашей следующей работой будет “Вестник колхоза имени Лопе де Вега”!
– Мальчик, – в третий раз за семь минут проинформировала его Лена, – вот странно, все мои подружки хотели девочек, а я так рада, что у меня мальчик! У нас. И Данилка очень рад. Ой, он такой смешной стал, ты не представляешь, Сереж! Беспокоится за меня. Ухаживает.
Весь этот цинизм, стремление подать “покрасивше”, выжать слезу, заставить переживать и потрясать кулаком в адрес неведомых убийц были просто их работой. Такое у них ремесло – сначала нужно “дать в номер”, да так, чтобы “у всех дух захватило”, и только потом можно поплакать над Костиком нормальными человеческими слезами.