— Ударь меня — сделай одолжение. Потом я растрезвоню об этом всему свету. Мы, оторванные хитрожопые университетские нарики, — очень стрёмные чуваки. Ты получишь по заслугам, ебучая шваль. И ещё немножко в придачу. Если хочешь выйти на улицу, только скажи, блядь.
Это не хозяин. Это Томми. Какого хуя ему приспичило?
Это пение будоражило Стиви. В нём сквозило какое-то отчаяние. Казалось, будто громкое пение сплачивает их в одно могучее братство. Эта песня призывала «взяться за оружие» и не имела никакого отношения к Шотландии и Новому году. Это была боевая музыка. Стиви не хотел ни с кем воевать. Но эта музыка была прекрасна.
— Двусторонний легавый штепсель к югу от Ватерлоо, — сказал Рэйми. Этот мудак вечно суётся со своей левой, дурацкой пургой, которая так заёбывает мозги, когда ты на кумарах и пытаешься раскрутить его на дрянь. Меня всегда поражало, что Рэйми так плотно сидит на гере. Он немного напоминал моего другана Картошку; я всегда считал их классическими кислотниками по темпераменту. Дохлый вывел теорию, что Картошка и Рэйми — одно и то же лицо, потому что они охуительно похожи друг на друга, но их никогда не удаётся увидеть вместе, хотя они бывают в одних и тех же местах.
Стиви прошмыгнул на кухню, где было поспокойнее и можно было поговорить по телефону. Словно бизнесмен-яппи, он оставил её матери список телефонов, по которым его можно было найти. Мать должна была передать их Стелле, если та позвонит.
Ветреная, дождливая ночь. Над головой нависают грязные тучи, готовые обрушить свой тёмный груз на граждан, суетящихся внизу, в сотый раз за сегодняшний день. Толпа на автобусной остановке похожа на контору собеса, вывернутую наизнанку и облитую нефтью. Десятки молодых людей, лелеющих радужные мечты и живущих на ничтожные средства, угрюмо стоят в очереди на лондонский рейс. Дешевле добраться только стопом.