Уже начинало светать, когда эта женщина, опьяненная и униженная, спрятав бледное лицо в длинных черных волосах, облокотясь мраморной рукой на влажный от утренней росы балкон, стала тихим, ласкающим голосом жаловаться на пытки, причиняемые ей любовью.
— И ты так просто признаешься в этом? Значит, у тебя нет гордости, бедняжка!
— И… может быть, и теперь еще любите? — Нет, господин граф, это невозможно.
— Совсем их не видно, — подтвердил возница, высовываясь из экипажа и с унылым видом снова садясь на место.
— А почему?.. Почему ты его передал Келлеру?
— я именно такая, как вы сказали, и считаю это благом для себя.