Она отвернулась, чтобы не видеть, что никто не поднялся, когда она встала — одним оскорблением больше, одним меньше, — медленно и с прямой спиной пошла к выходу из палаты.
— Накормить и дать отдых, — велела она служанкам. — На службу днем не звать, пусть спит.
Плюхнулся на постель, но сон долго не шел. На душе было горько, будто наглотался полыни. Снизу доносились пьяные вопли, смех, звяканье посуды. Никто к нему не явился подраться, доступные девки тоже не показывались, даже ведьмы и ожившие мертвяки не лезли через единственное окошко.
— Четырем, — сказал Гонта беспечно. — Ты уже пристроился к поросенку? Ого, уже и отожрал половину? Знал бы, оставил бы тебя там в бойцовской яме. Ты нас разоришь.
— Готовился, — признался Гонта, — но все слова вылетели, когда тебя увидел. Я думал, застану счастливчика, который упивается любовью! А когда тебя увидел, то сперва решил, что с гор спускается грозовая туча.
— Еще веселее, — подтвердил Мрак. — Так я двоих ссадил с плечей, а на твоем горбу вон целое царство! И все сидят, ножки свесив. Мол, у нас есть царь, пущай за все и ответствует. У нас же никто никогда ни в чем не виноват, все друг на друга пальцами тычут. А все вместе — на царя. Он виноват, что они на своих же соплях скользаются.