— Если бы... Но где же Гелон?.. Где мой сын, который сумел... Я хочу задушить его в объятиях!
— И что же... ты так и ездишь один? Ты не выглядишь воином. Тебя может зарезать любой разбойник. Не боишься?
Неуловимо пахло железом, кровью и еще чем-то жутковатым, отчего кожа покрывалась пупырышками, а волосы на затылке начинали шевелиться, как живые. Все чувства говорили громко, что это его последняя ночь в Гелонии. Пугающее ощущение обречённости заползло в грудь, сжало сердце, заполонило тоской от макушки до пят. А тут еще в южной части города что-то горит, изредка из-за тёмных стен показываются красные в ночи языки огня, ощутимо несёт гарью, что входит в грудь и оседает во рту горечью.
На стенах кричали яростно, рой тяжелых стрел несся со злобным жужжанием. Устрашенные агафирсы начали поворачивать коней, видно было, как взмахивали руками, роняя поводья, сползали под копыта собственных коней.
Наступила полная тьма, слышалось только сиплое дыхание множества людей. Удары кирок все ближе, слышнее, наконец, во тьме блеснуло слабое пятнышко света. Послышался шум камня, рухнул на эту сторону завала и покатился в темноте.
Женщин не видно, в поле, а мужчины кто чешется да зевает на завалинке, кто месит глину, засыпая на ходу. Самые умелые вяло строгают грабли да лопаты, на скачущего всадника посмотрел разве что один из пяти, все как в воду опущенные.