Опомнившись, он слышал теперь и конский топот, и перезвон удил, и скрип седел. Громыхало все еще смотрел в ожидании ответа. Рот его начал открываться, глаза стали крупные как у рака.
Посланец ушел ни с чем, но Фарамунд чувствовал, что решимость горожан сопротивляться поколеблена.
— Если нашему господину и стоило напасть, то надо хотя бы на недельку раньше!
Осторожные переплыли реку вместе с конем, а кто-то на плоту или на пустом бурдюке, наполненном воздухом. Вскоре уже все войско отряхивалось на другом берегу. Фарамунд взобрался на самое высокое место, быстро с седла оглядел окрестности.
Он усмехнулся уже холоднее, хотя в душе кипела злость, странным образом заполняя ту пустоту, что разъедала душу со дня смерти Лютеции.
— Зачем? — повторил Фарамунд вяло. — Я не собираюсь больше воевать.