Майкл в ужасе распахнул чистые невинные глаза. Румянец распространился по всему лицу, окрасив даже лоб.
Она застыла, страшась спугнуть странное очарование. Никто никогда не брал ее на руки, не нес вот так, сильный и уверенный, могучее сердце мерно бухает под толстой плитой мускулов, ее щека трется о его кожу, а когда она закрыла глаза, ее длинные ресницы пощекотали ему обнаженную грудь, и она чувствовала, что он это заметил.
— Лапушка, ты думаешь, мне самому не насточертело, что меня зовут занудой?.. Иногда хочется быть таким же лихим парнем, как… ну, ты знаешь таких по кинобоевикам. Бывало, даже попробуешь, но через пару дней уже тошнит, будто попал в тело тупого лесного кабана. Лучше уж занудой… Люблю до всего докапываться. Досконально. Я могу, конечно, рассказать тебе про нравственный императив Семи Тайных или о своем лично, но, боюсь, мне придется потом тебя долго уверять, что я тебя все еще люблю…
… но в России не могут не заговорить о политике, о финансовом положении, из-за чего кровь начинает бурлить в сердце и бить волнами в мозг, после чего долго не хочет опускаться к развилке.
Он насторожился, вскинул автомат. По дороге в их сторону неслось пыльное облако. Вскоре вынырнули два битком набитых вооруженными людьми джипа. Ствол крупнокалиберного пулемета угрожающе смотрел в их сторону, но рукояти держал их недавний знакомый Хамид.
— На свежий воздух, — буркнул он. — Небо увидеть восхотелось.