Он так и остался в моей памяти: темноволосый, кудрявый, с широкой улыбкой и веселыми глазами, прощаясь, он снова пожимает мне руку, он твердо держится на ногах, вино лишь горячит ему нутро, он счастлив оттого, что каждое утре видит множество людей и разъезжает но всей округе в желтой почтовой малолитражке, удобно устроившись с сигаретой в зубах на сиденье, – прекрасное ремесло для красивого парня, получившего к тому же образование, уж он не ошибется, выплачивая почтовый перевод. И так до того самого дня, пока не уйдет на пенсию. Будено поворачивается, и его широченная спина закрывает весь проем низкой двери.
Я в двух словах объяснил ему, каких жестов не следует делать, и, так как Малабара удерживать становилось все труднее, я принял у Колена Мелюзину, вскочил в седло и поскакал вперед, а за мной Тома. На первом же повороте я снова пустил Мелюзину шагом, опасаясь, что Малабар, потеряв кобылиц из виду, перейдет на рысь. Тома тотчас пристроился возле – нога к ноге – и молча повернул ко мне лицо, в котором не осталось и следа обычной невозмутимости.
Я сделал ударение на слове «объективность». Но я зря старался. Тома и в обычное время был глух к юмору. А уж теперь и подавно.
– Вон там, – произнес Жаке, не поднимая глаз, не смея впрямую упомянуть нашу Амаранту.
Пейсу медленно поворачивает голову к мсье Пола и молча, с задумчивым видом его рассматривает.