Футах в двухстах от меня высилось одинокое дерево. Единственное дерево на всем склоне, тянувшемся от кряжа, до которого, казалось, было очень далеко. Я сказал кряжа? Боюсь, так у вас сложится неверное впечатление о крутизне подъема. Остров, как я уже говорил, лежал очень низко над уровнем моря. Склон поднимался футов на пятьдесят-шестьдесят, не выше. Но в тогдашнем моем состоянии даже этот пологий пригорок казался неприступной горой. Дерево было куда заманчивей. Я приметил, что можно укрыться в его тени. И еще раз попробовал подняться. Но голова закружилась, и я не удержал равновесия, так что удалось только встать на четвереньки. Я все равно не смог бы сделать ни шагу, даже если бы устоял, – в ногах совсем не осталось сил. Зато силы воли было не занимать. Я решил добраться до дерева во что бы то ни стало. И пополз туда – сначала на четвереньках, потом на животе, кое-как перекатываясь и подтягиваясь руками.
Казалось бы – куда уж яснее? Но я хотел удостовериться сам. Я спустился по стволу, держась за веревку. Я давно уже навязал на ней узлы для удобства. Добравшись до самого низа, я задержался в каком-то дюйме от земли. Никак не мог решиться.
– Ответь же! В чем дело? Ну да, я ослеп, и у нас нет ни еды, ни воды, но зато теперь у тебя есть я, а у меня – ты. А это уже немало. Это настоящее сокровище. Так отчего же ты плачешь, дорогой мой брат?
Пятый щит прослужил мне до самого конца дрессировки.
И тут я заплакал. Закрыл лицо руками и разрыдался. От полной безнадежности.