- У людей не должно быть пути назад. Если бедняк захватил земли империи, а богач нарушил ее законы - ни один из них не изменит нам.
Это была самая большая моя ошибка. Мне казалось, что яшмовый араван ушел от Ханалая, ожидая более выгодных условий. На самом деле он ушел от Ханалая, ожидая другого: он понимал, что Фрасак, услышав о переговорах между ним и Ханалаем, непременно попытается его арестовать, что этот арест вызовет восстание, и что человек, чей арест вызвал восстание, станет безраздельным духовным владыкой Харайна!
А если мне будет не хватать своих воинов, - продолжал князь, забавляясь, - то я позову на помощь ваших подданных! Ты не скажешь, чиновник, почему ваши крестьяне встречают нас с радостью и тут же бегут топить чиновников? Почему ваши богачи норовят торговать с врагом? Почему даже наместники провинций готовы изменить своему императору? И почему даже пеший воин в моем войске скорее даст себя из рубить и сварить, нежели продаст меня?
У Арфарры на лбу выступила кровь. Он узнал ту печать, которую позавчера вложил одурманенному королю в руку. Куда-то она пропала в ночной суматохе. Арфарра полузакрыл глаза. "Этого человека купили, - понял он, а печать поднял кто-то из придворных".
Наутро в городе был мятеж: народ почему-то решил, что во всем виноват обвинитель Ойвен, его выпихнули на мостовую, а остатки вечером снесли с повинной к королевскому замку.
- Но это несправедливо, - сказал он, - нечестно казнить человека за то, что произошло до его рождения!