– Прекрати, нет тут зверя, нет в лесу такого зверя, прекрати!
В пятидесяти или шестидесяти футах севернее того места, где Триша провела ночь, девочка заметила, что все еще несет «Уокмен» в правой руке. Она остановилась, чтобы зацепить скобу за пояс джинсов. Джинсы теперь свободно болтались на ней. Если я похудею еще на несколько фунтов, то меня возьмут в манекенщицы и я буду показывать последние французские модели, подумала она. Триша как раз размышляла над тем, что ей делать с проводками и наушниками, когда утреннюю тишину разорвала череда далеких взрывов: кто-то словно высасывал лужицу газировки через гигантскую соломинку.
– Мамик? Пит? Давайте остановимся на минуточку, чтобы…
Триша выползла из-под дерева, жадно хватая ртом воздух, морщась от боли. Шея, левое плечо, левая рука и левая нога, та половина тела, на которой она спала, онемела. Стала как деревянная, говорила в таких случаях мать. У взрослых (во всяком случае, в ее семье) присказки находились по любому поводу: онемелый как деревяшка, радостный как жаворонок, шустрый как кузнечик, глухой как тетерев, темно, как у коровы в желудке, мертвый, как…
Триша одной рукой схватилась за ветку растущей рядом сосенки, согнула ноги в коленях, затем просунула свободную руку между ног и сдернула джинсы и трусики, освобождая линию огня. В первое мгновение ничего не произошло, типичный случай, и Триша тяжело вздохнула. Комар кровожадно завыл у левого уха, а она могла прихлопнуть его только третьей рукой, которой, к сожалению, не было.
И тут, когда я так подумала, совершенно неожиданно я заметила, что свет на моих руках немного потускнел.