– Скверный был у нее характер, – сказал Саламано. – Мы иной раз цапались. А все-таки хорошая собака.
– Надеюсь, нынче ночью собаки не будут лаять. А то мне все кажется, что это моя…
Перед тем как спуститься по лестнице, мы постучались к Раймону. Он ответил, что сейчас будет готов. Когда мы вышли, то, верно, из-за усталости да из-за того, что утром я не отворил ставни, яркий солнечный свет ослепил меня, и я зажмурился, как от удара. А Мари прыгала от радости и все восхищалась погодой. Я почувствовал себя лучше и заметил тогда, что голоден. Я пожаловался Мари, но она раскрыла свою клеенчатую сумку и показала мне: там лежали только наши купальники и полотенце. Оставалось одно: ждать. Мы услышали, как Раймон захлопнул свою дверь. На нем были брюки василькового цвета и белая рубашка с короткими рукавами. Но голову он прикрыл шляпой канотье, и Мари это рассмешило; руки выше локтя нисколько у него не загорели, были совсем бледные и покрыты черными волосами. Мне стало как-то противно. Он спустился по лестнице, насвистывая, и явно был очень доволен собой. Мне он сказал: «Привет, старина», и назвал Мари «мадемуазель».
– Я ей сказала, что ты опять возьмешь его к себе, когда выйдешь, но она не захотела его взять.
– Почему же вы сделали паузу между первым и следующим выстрелами? – спросил он.
– Мне осталось добавить очень немного. Подсудимый был вашим другом? – спросил он Раймона.