- Да разве вы сами не знаете, что все это ложь! Вы же знаете, что лжете! - закричал Мейсон, словно призывая весь свет в свидетели, и его неистовства, страстного недоверия и презрения было достаточно, чтобы убедить и присяжных и публику, что Клайд - отъявленнейший лжец. - Вы слышали показания Руфуса Мартина, младшего повара, ездившего с вашей компанией на Медвежье озеро?
- Да, это я, - сказала Клайд, смущенный и несколько испуганный таким холодным приемом.
- А все-таки, - продолжала она неуверенно, - разве ты не мог оставить мне записку, Клайд? Я бы застала весточку от тебя, как только вернулась...
Она исподтишка покосилась на Клайда, стараясь подметить, производит ли это на него должное впечатление.
Как сумел Клайд так великолепно одеться и так быстро? Сколько все это стоило? Не наделал ли он ради этого преходящего великолепия слишком больших долгов в надежде на будущий заработок и благоразумно ли это? Ему могут потом понадобиться деньги. И другие дети тоже во многом нуждаются. Да и подходящая ли моральная и духовная атмосфера в этом отеле, где его заставляют работать так много и задерживают каждый вечер так поздно, а платят так мало?
Думая об этом, он стал бегло, но все так же зорко и критически просматривать различные записочки, приглашения и любовные письма Сондры. Все они были сильно надушены, написаны на великолепной бумаге с монограммой и становились раз от разу все ласковее и интимнее, а более поздние неизменно начинались словами: "Клайди, маленький", или "мой милый черноглазик", или "мой милый мальчик", и были подписаны либо по-детски "Сонда", либо "Ваша Сондра"... Некоторые из них были совсем недавние: от десятого, пятнадцатого, двадцать шестого мая, - как раз в это время, как мгновенно отметил Мейсон, стали приходить самые печальные письма от Роберты.