— А другим, товарищ Толстунов, указывать мы не будем.
Движением головы Бозжанов показал в сторону. В отдалении, на склоне, лежали ничком два трупа. Кровь натекла вниз в глубокие следы копыт. Скорее по догадке, чем по каким-либо внешним признакам, я узнал одного — того, кто мог бы стать прославленным героем. Мог бы… И погиб как изменник, как трус. Да, это был Пашко. На неестественно подогнутых ногах, будто застывших в движении, — высокие, желтой кожи, сапоги, заляпанные грязью.
— Садись, Момыш-Улы, садись, — роняет он.
Он улыбнулся. Улыбка преображала его. Суровое лицо вдруг становилось ребячливым.
Я поднялся на кучу глины и встал там, молча глядя вслед бежавшим.
Мой коновод знает, что я выгнал струсившего Брудного из батальона, свершив над ним суд перед строем.