— Вот посмотрите, Андрей Николаевич, — протянул я газету Стельбову.
И ничего. Загорают, смеются, детишки бегают. Кругом благолепие. В гостинице все вежливые. Улыбаются даже. На турнир вот пригласили, на открытое первенство Германии. А что у них в головах — понять трудно. Действительно всё забыли? Вот так напрочь? Или перековались? Не считают себя больше сверхчеловеками? А кем считают?
Но… Но если он убил в сорок третьем, на той ещё войне, какого-нибудь капитана, убил в спину, поподличал, как он сам сказал, ради доброго дела, потому что капитан, став генералом, развязал в его, кузнецовской первой реальности, атомную войну?
А мы тут лососину лопаем. Кофе по-венски пьём. Веселимся и ликуем. Будто и не комсомольцы, а дореволюционная молодёжь буржуазного происхождения.
— Будут. Ну, если доживу. Вот скажи мне, куда ты торопишься? Мы же договаривались: семьдесят километров в час. Семьдесят, а не сто двадцать!
Но мы об этом помалкивали. Что людей расстраивать. Об этом помалкивали, а вообще-то веселились не меньше других. Танго танцевали, фокстрот (я девиц-то научил бальным танцам). Я виртуозничал на пианино, но от пения воздержался, предпочитая не переходить грань между развлекаемым и развлекающим.