— Что ж ты, командир, сам своих приказов не выполняешь? — Данила шепчет, едва размыкая спекающиеся губы. — Учил, учил нас позицию менять…
«Это не сон!», — ударила догадка. Кино? Не бывает такого кино! Нет таких технологий, чтобы достичь такого невероятного натурализма. Не доросли. И не экран перед ним. Он смотрит на всё собственными глазами. За длинным столом сидят мужчины по большей части в военной форме. В высоких чинах. Почти сплошь генералы, есть и маршалы. Что-то обсуждают. Результаты манёвров? И чувствуется подспудное напряжение.
— Если провести по нужным кабинетам бумаги… — Анисимов пытается говорить уверенно.
Намного страшнее было сутки назад, когда Вазно, — да, такое у «Бешеного осетина» было настоящее имя, — отогнал оставшихся три десятка человек подальше, а сам с пулемётом остался на краю полянки, где паслась пара дюжин лошадей. Вот тогда было страшно. Когда лошадиные крики перебивал беспощадный пулемётный треск. У пары товарищей Данила заметил слёзы на глазах. Как странно. Когда товарищи гибли, их друзья могли зубами скрипеть, мрачнеть лицами, но никто не плакал.
— Может и не стоит. Но всяк солдат должен понимать свой манёвр, — вздохнул генерал, — Поэтому слушайте.
— Для меня — нет, а для страны — да, — хрен ты меня собьёшь, товарищ Сталин, — да и не идёт речь о сотне. В таких случаях что происходит? На заводе делают опытный образец, мы его смотрим, делаем замечания, образец переделывают, пока он нас не устроит. Сколько на это уйдёт? Три-четыре, может, пять танков. А вот это уже не только для меня мелочь, но и для командира танковой дивизии.