Искомая цель скоро обнаружилась: вусмерть затраханный судьбой и начальством молодой писец-шушоу (а начальством в его случае являлось, как минимум, процентов пятьдесят из пробегавших мимо шубаньгуаней) за ровно одну монетку, вложенную в почтительное рукопожатие, и братское похлопывание по плечу направил меня к своему более опытному коллеге, размещавшемся в одном из коридорных закоулков на первом этаже. Обнаруженный мною там старый матерый шушоу знал, что к чему в этой жизни: от мирской суеты его отделял большой стол, на котором изящно размещался завал из бумаг, свитков и табличек, скрывавший писца с головой. Из завала время от времени что-то извлекалось, на место извлеченного умело вкладывалось нечто с вершины горы; движения старого шушоу были полны естественной гармонии и выглядевший хаотичным завал разрушаться и осыпаться, погребая под собой и меня и писца, отнюдь не спешил. И я невольно восхитился великолепной, отточенной почти до ступени Небесного совершенства техникой старика. Почему почти? Потому, что при столь внимательном чтении важных документов неплохо было бы хотя бы изредка моргать.