— Да что ты зудишься? — когда я смотрел утром, там ничего не было, поэтому причина этого ненормального зуда оставалась для меня загадкой.
— Так ведь Юрием Никитичем вроде с утра был, — он криво усмехнулся.
— Государ, ты меня совсем не слушаешь! — я вздрогнул и отвернулся от окна. Остерман поправлял на голове парик, глядя на меня гневно, плотно сжав губы. — Ты постоянно отвлекаешься, государ, так нельзя. — О как заговорил, а ведь совсем недавно не то чтобы поощрял, но не препятствовал моим демаршам против учебы.
— И что же за нужда мешает тебе воплотить этот достойный план? — спросил я, облизывая внезапно пересохшие губы.
— А что ты будешь делать со старообрядцами? — уже шагнув к двери Репнин обернулся и с любопытством посмотрел на меня. Осмелел, но так даже лучше. Пока я не вижу в нем корысти. Он ни разу не попросил ни за себя, ни за кого-нибудь из родичей своих. Если все так и останется, то Репнин-Оболенский далеко пойдет.
— О, Боже… — в голосе генерала появилась такая гамма различных чувств, что я даже не сумел выявить основную.