Генриетта Мария вздрогнула и, вскинув стиснутые кулачки к груди, испуганно замерла. А в распахнувшуюся с грохотом дверь покоев ввалились люди, которые ошеломленно замерли, изумленно уставившись на выскочившую из загадочной комнатки насквозь мокрую графиню.
И, наконец, из Подсосенского монастыря вернулась она.
Велима жалобно взвизгнул и, упав на колени, принялся торопливо, по-собачьи, ртом, давясь и кашляя, жрать с блюда засохшие комки картофельного пюре. Все оторопело уставились на эту картину. Кого-то из бояр разбила икота… Наконец яд, которым была щедро сдобрена картошка, подействовал, и Велима, завыв, повалился на бок, вцепившись обеими руками в живот. Я молча смотрел, как его било, как его гораздо менее крепкий, чем у Немого татя, желудок выворачивало и он блевал, извергая из себя съеденный яд, как он катался по полу, воя и дергаясь в судорогах… а когда он затих, спокойно перевел взгляд остальных бояр.
— Знаешь, — задумчиво произнесла она, — а я тебе очень благодарна.
Войско Скопина-Шуйского в составе сорока пехотных, двадцати двух драгунских, трех кирасирских, трех полевых и двух осадных артиллерийских полков, да с тремя тысячами касимовских служилых татар общей численностью почти восемьдесят тысяч человек, паровым катком двинулось на Литву. В начале мая были взяты Орша и Витебск, в первых числах июня — Минск, а двадцатого июня Мишка прямо-таки молниеносно разгромил тридцатипятитысячное польское коронное войско, состоящее из шести тысяч кварцяного войска и Посполитого рушения во главе с самим королем Владиславом, и через четыре дня осадил Вильно. Я же с тридцатитысячным войском в начале июня осадил Киев. Город продержался полтора месяца, за это время ко мне присоединилось еще около десяти тысяч казаков и иных восставших войск, а Ромны, Полтава, Черкассы, Переяславль, Белая Церковь и Корсунь прислали депутации, дабы просить принять их под свою руку либо подтвердить верность уже отправленным грамотам.
Так что и с банком у меня все более-менее двигалось своим чередом…